Жалостливая любовь

Она всегда такой была, с детства, мама всегда говорила: «Нюська, слишком ты добрая, сколько же можно всех домой нести, — а потом смешно щурилась и добавляла, — вести». И так у нее это весело выходило. Нюська, так больше никто Анну не звал. Нюркой звали, Анькой, Анной Владимировной, очень редко Анечкой. Анечкой ее только муж называет, да и то, когда ему плохо.

Фото: pixabay.com

Моет Аня плиту, а сама маму вспоминает, глаза с искорками и руку под щекой. «Нюська, Нюська», — говорит с укоризной, а глаза светлые, не умела мама сердиться, уж больно жалостлива была. И вместе с дочкой выхаживала щенков, котят и птичек, кормила обедами всю их ватагу, вязала варежки, чтобы на всех друзей-подружек хватало.  И Анна в нее, мимо котенка брошенного не пройдет, нищенке обязательно монету в ладонь опустит.

И мужа своего, Сеньку, полюбила не за красивые глаза, не за ухаживания и ласку, а той, женской любовью, что сродни жалости. Увидела его в куртке с оторванными карманами — худого, замерзшего, и на первом свидании спросила:

— А почему ты без шарфа?

Сенька как-то смутился, пробормотал, что, мол, не носит, а сам отвернулся. А на следующее свидание Анна несла подарок, за два дня связала из пряжи, которую отложила себе на кофточку. Тогда она уже знала, что Сенька рос без матери, бросила его родная матушка, остался мальчишкой — дошкольником с отцом, тот привел в дом мачеху, а женщине ребенок не нужен был. Сенька рано пошел работать, и почти всю зарплату семье отдавал, оставлял себе лишь немного, да и те пропивал.

Анна уже тогда видела, что пьет избранник, да только верила, что отлюбит его за всех: мать — кукушку, отца, что сына не замечает, он и перестанет. Заболела Сенькой, никого слушать не хотела, а ее все подруги отговаривали, а матушка так вообще слегла, когда узнала, что заявление подали. Сначала жили неплохо, квартиру дали Сеньке, вернее, их молодой семье. Вроде бы и пить меньше стал, разве по выходным. Обживались потихоньку, мебель покупали, ремонт делали. С детьми не спешили, сначала надо на ноги встать. Но Арсений быстро устал от ответственности, все чаще пропадал из дома, все чаще являлся домой пьяным.

Уж как она с ним не говорила, сколько не увещевала, пробовала все. На последние деньги купила себе дорогую сорочку, накрыла стол, зажгла свечи, а Сенька лишь хмыкнул, а потом… Что было потом, Анна и вспоминать не хочет.  Она и по врачам ходила, и по бабкам, да все без толку, Арсений работу пропускать стал, а потом его и вовсе уволили, кому такой работник нужен.

Тут и мама заболела, Анна по больницам и сиделкой с ней, упустила мужа. А уж как схоронила матушку, вернулась домой, а там, кроме стен только кровать в углу и стол с табуреткой. И начала все заново Аннушка — на двух работах работает, мебель покупает, за мужем, будто за ребенком, следит, врачей ему вызывает, уколы делает.

— Обед когда будет, я проголодался? — Арсений открыл холодильник, достал палку колбасы и откусил прямо от нее.

— Скоро, мне тут сказали, что в магазин грузчики требуются.

— Я в грузчики? С моим здоровьем?

— Ты сам его не бережешь, сколько я смогу так работать, ведь все на мне?

— Видела, за кого замуж шла, — засмеялся муж и пошел в комнату, откусывая колбасу.

Обед был готов, до вечерней смены еще три часа, она успеет убраться в комнате, собрать постель, на которой сутками лежит муж. Пока Арсений ел, она открыла окна, сдернула мятое одеяло и увидела чужую женскую сорочку.

— Это что? — спросила она у мужа, заранее зная ответ. Ведь она догадывалась, просто не хотела себе в этом признаваться.

— А что, хороша? Не то, что ты — разъелась как бочка. А у моей фигурка, как у девочки…

Анна молча взяла кастрюлю с горячим борщом, вылила ее в ведро, туда же выбросила содержимое холодильника. А потом собрала свои вещи и также молча уехала в квартиру мамы.

Таксист, всю дорогу шутивший, у самого дома вдруг серьезно спросил:

— К кому же такая красавица едет? 

— К жизни, — ответила Анна.

26 июня отмечают именины Анны