Как не стать душевнобольным
22 июляНиколай понимал, что это побег, он принял решение в несколько минут, выскочил, подхватив небольшую сумку, с которой приехал, даже не попрощавшись с сестрой. Почему? Боялся, что передумает, останется здесь, в этом старом, липком доме с протекающей на веранде крышей?
«А Витька-то хорош, — думал он о зяте, муже Валентины, — не мог крышу подлатать, да там работы на пару часов». А потом Николай долго думал, как постарела Валентина, как оплыла ее фигура, потухли глаза, и волосы торчали бесцветной паклей.
«Хоть бы в парикмахерскую сходила, вон на соседней улице открыли, никуда и из села уезжать не надо», — вел бесконечный диалог с собой Николай, когда почти бежал к главной улице села с надеждой найти попутную машину. Машина нашлась — к Захаровым приехали гости, и кто-то из многочисленной родни согласился довезти Николая до станции.
— Уже уезжаешь, а как же мать? – спросила, как отрезала тетя Тоня Захарова, глава семьи, мать многочисленного семейства. Николай пробурчал что-то невразумительное и поспешил укрыться в пыльном салоне Лады.
— Ох уж эти старики, а наша бабка – вообще огонь, — сказал молодой водитель, когда машина тронулась по сельской улице, поднимая клубы пыли. – Вот ведь во все нос сует. На ее юбилей приехал со своей девушкой, так она ей проходу не дает, все расспрашивает, когда свадьба.
— А сколько тете Тоне?
— Бабке-то? Восемьдесят.
— Ишь ты, шустрая, моей матушке только семьдесят, а вон какая стала.
Николаю везло, через полчаса должен подойти поезд, правда, билеты были только в двухместное купе, но это даже лучше, ему не хотелось никого видеть. Но увидеть все-таки пришлось — соседкой оказалась довольно бодрая улыбающаяся старушка.
— Проходи, сынок, поди, устал с дороги-то, садись, как зовут тебя?
— Николай.
— Коля, значит, хорошее имя. Ты чай-то набери, у меня вот тут, — и она принялась разворачивать какие-то узелки. По купе разнесся запах домашней выпечки, мужчина вдруг понял, как проголодался. – Иди, иди, я вот тут пока. Меня тетей Ниной зовут.
Ниной, так звали, вернее зовут, его мать, да что он, в самом деле, о его матери совсем скоро будут говорить в прошедшем времени. А для него она умерла еще семь лет назад, когда стало понятно, что разум оставил ее.
«Почему, почему это случилось в нашей семье, — билась мысль, пока он заказывал чай у проводницы, — за что это им? Письмо это Валькино, на что она рассчитывала, что бросит все – работу, квартиру, переедет в дом и будет чинить крышу веранды?»
Как же ему не хотелось возвращаться в купе, ну почему его попутчик — не уставший мужчина средних лет или хорошенькая девушка?
— Ну садись, сынок. Это мне? – спросила старушка, когда он поставил перед ней стакан с чаем. И, заметив, как кивнул, рассыпалась в благодарностях. – Бери, бери, это ватрушечки, сама пекла, а это пирожки с лучком и яйцом, а вот эти сладкие.
Ватрушки казались такими, как когда-то пекла его мать. Откусанный кусок застрял в горле.
— Что ты, сынок, что случилось?
— Подлец я, мать, подлец. Бросил матушку свою, когда она стала сходить с ума, с ней сестра моя осталась. А что Валька, постарела за эти годы, сама в старуху превратилась. Прислала мне сестра письмо, мол, приезжай проститься, так я приехал, но как увидел все – сбежал. Вот скажи мне, почему некоторые до смерти в разуме живут, а некоторые так, как моя матушка? Тебе вот сколько?
— Девяносто через год будет.
— Девяносто, — протянул он, — а матушке и семидесяти нет. Почему?
— Давно я живу, только вот что скажу, как у нас таких больных называют?
— Душевнобольные.
— Видишь, душа больная у человека. Ты ведь не заботы испугался, ты за себя испугался, вроде, если останешься и сам таким будешь, от безумия бежишь. Только не туда бежишь, скорее наоборот. Мозг, ведь сынок, великие тайны в себе прячет – на иного посмотришь, каким молодцем был, вроде и должность занимал, а к старости и себя забыл. А тот, кто не только о себе думал, не давал душе своей жирком обрастать и лениться.
— А как же… Впрочем, правы вы, матушка моя больше о себе думала, мы-то с Валькой у бабок росли, а сама она, хоть и деревенская, а работу не очень жаловала, разве ватрушки пекла знатные. Отец все больше по хозяйству, а как не стало его, так мать и заболела. Валька к ней переехала, жила на два дома, да так и живет … а там ребятишки. Мне и терять нечего, квартирка моя – горе, а не квартира, так за нее еще лет десять платить придется, до пенсии. Ни жены, ни детей. Спасибо тебе, матушка.
Поезд тормозил на очередной станции, Николай подхватил сумку и почти побежал к тамбуру.